В июне 2017 года власти Узбекистана в рамках программы реабилитации начали исключать
из «Чёрного списка» людей, заподозренных или обвинённых в причастности к экстремистской деятельности. На сегодняшний день более 20 тысяч из них уже вернулись к нормальной жизни.
Наличие судимости и принадлежность к «Чёрному списку» при жизни в традиционном обществе — это своего рода стигма, клеймо… Причем, не только для самих осуждённых, но и для членов их семей. На них показывали пальцем на улице, их не принимали на работу, не приглашали в гости…
Что изменилось в их жизни сегодня, и как государство помогает им адаптироваться
в обществе? Об этом рассказывают сами реабилитированные.
Имена и фамилии героев не изменены.
— Почему вы попали в «Чёрный список»?
— Мы давно носим платки. В свое время женщины — матери осужденных — выходили на демонстрации. Тогда был посажен в тюрьму и мой брат. Меня тоже допрашивали за то, что я обучала других женщин Корану. Тогда, в 2001 году, я и попала в этот список до 2016 года.
— Расскажите, как это произошло?
— Нас неожиданно вызвали в махаллинский комитет, сказали, что вышло Постановление Президента. Нужно приехать в какой-то дом торжеств на Кара-камыше. Я в тот день не поехала (у меня были причины). Кстати, такие разговоры были и раньше, но ничего конкретного не предпринималось. Но мой брат поехал, а когда вернулся, сказал, что моя фамилия вычеркнута из списка. Я очень обрадовалась.
В то время я сдала документы в ОВИР, но на протяжении 4,5 месяцев мне их не оформляли. А после того, как меня исключили из «Чёрного списка», сразу всё быстро сделали.
— А когда вы были в «Чёрном списке», был какой-то контроль за вами?
— Раньше меня ежемесячно вызывали на беседу, но всё это было простой формальностью. Мне не грубили, просто задавали вопросы: «Где живёте?», «Чем занимаетесь?» и просили писать объяснительные. Бюрократизм был на высоком уровне. Каждый раз мы заполняли по 2-3 листка. Когда нас включали в список, сказали, что мы — лица, подверженные религиозно-экстремистскому течению, хотя мы и не знали, что это такое! Несмотря на наличие высшего образования, мы, женщины, были домохозяйками, и не понимали, почему нас записали в экстремисты. Под экстремизмом мы понимали захватничество, но никак не то, что мы ходим в платках.
— Кроме ежемесячных «бесед», вы испытывали ещё какие-то неудобства?
— Например, моя подруга шла с базара «Чорсу». Около медресе Кукельдаш есть пункт милиции. Милиционер спросил, откуда она идёт, и почему в платке. Мол, в платке ходить запрещено. Или другой случай. Моя внучка надела платок, так как держала траур по умершему деду. Когда шла к дяде, её спросили, почему она в платке, откуда идёт, где её школа. Но, слава Аллаху, эти времена прошли!
— Маргуба-опа, как вы себя чувствовали в период с 2001 по 2016 годы? Ведь это наложило какой-то отпечаток?
— Что может остаться в памяти от всего этого? Только унижение, дискриминация, на нас показывали пальцем на улице. До прихода к власти нынешнего президента, за то, что мы ходили в платках, не пускали в поликлиники, магазины. Иногда даже выгоняли из общественных мест. Обидно, когда тебя унижают, не считают за человека, но во имя Аллаха мы всё равно не снимали платки. Мы всё терпели.
Раньше я работала инженером-химиком, потом преподавала. Когда дети были маленькие, я оставила работу, а когда они подросли, решила вернуться снова. Но меня не брали на работу! Так я вышла на пенсию с минимальным стажем — не засчитали время учёбы и ещё кое-что. Я судилась, и вышла на пенсию не в 54, а в 57 лет. Но и на том спасибо.
Кстати, мои дочери закончили медресе Хадичаи Кубро (учились 4 года), но их тоже не принимали на работу в течение двух лет. У каждой из них диплом мударриса исламоведения. Нигде не принимали на работу, как и меня. А что делать молодым девушкам? В итоге, они стали заниматься шитьём и кулинарией.
Когда мы ещё находились в списке, нас вызывали на собрания. Как-то раз, в комитете по делам религий я задала вопрос Абдулазизу Мансурову и Бобуру Йулдошеву: «Я — с высшим образованием, дочери закончили медресе, а работы нет! Почему?» На что они, улыбаясь, говорили: «Посмотрим, посмотрим…» Обещали, но ответа не было.
— Маргуба-опа, а сегодня что-нибудь изменилось?
— Да, изменилось. Теперь мы свободно ходим в платке, и в магазинах, и в поликлинике. Дочери вышли замуж, хотя и не работают, сидят дома. У меня есть внучки, учатся в 7, 3, 4 классах. Вот недавно я ходила в хокимият Алмазарского района спросить: есть ли какие-то изменения с 2016 года? Один человек, очень общительный, сказал, что есть изменения и ещё ожидаются.
Я с дочерью решила зайти к председателю комитета по работе с женщинами. Мы спросили, разрешается ли девочкам ходить в школу в платках? На этот вопрос нам толком не ответили. Лишь спросили фамилию ученицы, класс и номер школы. Председатель комитета, женщина лет 40-45. Фамилию её не помню. Видимо, она ненавидит тех, кто ходит в платке.
— Чем вы занимаетесь сейчас? Не работаете?
— Сейчас я пенсионерка. Я — хороший преподаватель химии, но меня не берут на работу. В 2000 годах ходила по школам, колледжам, но мне отвечали, что тех, кто в платке, не берём. Вот и сижу дома.
— Какой институт вы заканчивали, и в каком году?
— Я закончила химфак Ташкентского политехнического института в 1982 году, затем работала на заводах и фабриках, некоторое время преподавала в СПТУ. Потом не работала, ухаживала за детьми. У меня их четверо . Муж закончил автодорожный институт, 10 лет работал в этой сфере, а также он мастер-резчик по ганчу, в дальнейшем стал заниматься этим ремеслом, это приносило доход семье.
— У вас двое братьев?
— Один мой брат был в заключении, в этой связи мы и попали в «чёрный список». Брат был уже не молодой. Из-за того, что он читал намаз, его признали приверженным к различным течениям и посадили.
— В чем его обвиняли?
— Его причислили к движению «Хизбут-тахрир». Но ведь он мусульманин, просто читал намаз и изучал Коран.
— В каком году его посадили?
— В 2001-м. Мы с мамой участвовали в митингах возле хокимията, выступали в его защиту.
— А когда освободили?
— Нет, его не освободили, сказали, что он заболел туберкулёзом. В 2007 его привезли в Ташкент, в тюремную таблицу, и через полгода он умер.
— Как его зовут?
— Шохид Юсуфбеков. Он просто читал намаз, пусть Аллах будет милостив к его душе! Сейчас всех отпускают, а в те времена заключённым было очень плохо. Их не отпускали, даже если они серьёзно заболевали. Мы писали, просили выпустить, чтобы положить его в городскую больницу. А потом, когда умер, нам выдали его тело.
— Маргуба-опа, сейчас к вам домой не приходят милиционеры? Как вы думаете, государство должно оказать вам какую-либо помощь, принимать участие в вашей жизни?
— У меня как было: после снятия с учёта пришли к нам в дом, спросили, какие есть проблемы, ещё раз пришли, ещё раз спросили, записали. Работает один отец, я попросила выделить швейную машинку, сказала, что я умею шить, шьют и дочери, машинка будет своеобразной помощью. Потом пришли и сказали, что пока машинок нет, у нас хорошие условия, и что есть более нуждающиеся люди.
— Маргуба-опа, как к вам сейчас относятся?
— Как я уже сказала, изменения есть. Если не считать людей, подобных председателю районного комитета женщин, после прихода к власти нового Президента, люди изменились. Но не все. Недавно моя племянница, обучавшаяся в медресе Хадичайи кубро, сдала документы для поступления на факультет востоковедения. Сказали: «Да, баллы у тебя хорошие, и экзамен по арабскому языку сдала, поступишь на контракт, подумаем, может быть, и на бюджет». А потом вдруг ректор издал приказ о том, что на дневное отделение не будут принимать тех, кто ходит в платке. Теперь она хочет сдавать документы на вечернее отделение. Видите, многое осталось по-старому, некоторые чиновники даже не прислушиваются к словам Президента. Каждый поступает так, как пожелает. Ну, ладно, будем надеяться на лучшее.